реминсценция

среда, 06 августа 2008

12:34

trivial

Наму Амида буцу

когда-то давным давно мой друг написал это для меня

Анечка

И видеть, и не видеть.
Подёрнутые серой
дымкой поля весны, где слякоть вперемежку с живыми кусками земли.
Испепелённые огнём черные стволы измучанных деревьев. И немую, глухую
тишину.
И только рёв машин и чеканные «Р» и «Ш» разрывают
страшными звуками чистоту пейзажа. И шлепки черных , кожанных сапог
перебевающие нечеловеческое ржание.
И тлеть как окурку в наполнившемся грязью отпечатке подошвы.
Как же так ?

Вон смотри бежит она. Чистая , нетронутая. Черные густые волосы ,
глубочайшие глаза зелёного алмаза и не на что не похожий звонкий
,нежный смех.
Смотри бежит и не угнаться тебе за нею. Не бежать
тебе так весело за босыми детскими ножками. Не лететь тебе, размахивая
ручками и хватая ладошками чистый весенний воздух.
Нет... только смотри.
Всё это сон.

Анечка. В тот день играл патефон. Лилась струями забвения нежная ,чуть громгласная музыка. Музыка рождения.

Анечка. И мать скрипя зубя, сжимая бледные кулачки металась по простыне
, вся промокшая насквозь. Маленькая , хрупкая женщина, которая рождала
на свет жизнь в невыносимых болях и в отчаянном стремлении жить.

Анечка. И отец , который курил папиросу за папиросой , зачесывая нервно
волосы назад, то и дело подбегая к двери спальни и с каждым вскриком
шарахаясь от неё как от раскалённых углей.
Анечка. И родилась она.

Росла смышлённой , хватала всё на лету . Не дочь – красавица. Счастье
переполняло всех и вся, кто входил в этот тёплый дом с его кремовыми
занавесками, скрипучим патефоном и запахом котлет по-киевски.

Бывало прийдёт какой-нибудь чванливый, хмурый ,а только Анечка выбежит
на встречу – улыбнётся глазами, застесняется и встанет за маму – и
расстаял , расплылся в улыбке , как шоколадный мус на молоке.
Вот какая она была. Ангел.

Росла она бойким ребёнком. Радовались не нарадовались. Отец – член
одного из многочисленных комитетов по снабжению армии. Мать – из
интелегентов , всё больше книжки читала и Моцарта на пианино
поигрывала. В особенности любила Реквием. Чудо как получалось , все
удивлялись . «Вам бы Лизавета Петровна ( так и величали) на концертах
да на театрах играть» - говорила , вытирая руки об фартук, прислуга
Глашка. А та только улыбалась и говорила , что всё вздор , ей де и так
хорошо.
Всё шло как шло. Время неумолимо летело , рос малыш и счастье казалось таким бесконечным.

Отец часто сажал её на колени и гладя по русым , шелковым волосам ,
смотрел в окно и всё шептал : «Анечка, милая Анечка. Как же хорошо вот
так. Просто.» Так и засыпала у него на руках, под тихий шепот его губ.

И пришла война. Ворвалась безумным вихрем в страны , опусташая города и
квартиры ,забирая всё дорогое, что есть и чего уже никогда не вернёшь.

В тот день мама как-то особенно играла свой Реквием. Дрожали её ручки ,
капали слёзы на клавиши и губа вздрагивала на сильных аккордах. Папу
забрали ещё ночью . Пришли , долго стучали , потом ругались на
непонятном языке и увели его. Он только и успел, что поцеловать жену да
и погладить спящего Ангела по голове.
Вечером увели и Лизавету.

Что-то она шептала на ухо Анечке, улыбалась и целовала её. Ей повернули
и увели. Что помнить – плечи дрожат да голос срывается на мольбу. Что
помнить – уже ничего.
Думалось , маленькой , что не надолго , что
просто так вот увели, но скоро приведут обратно и вернётся к ним вновь
их чистое, бесконечное счастье.
А потом забрали и её.
Долго
везли в кузове большой машины с такими же маленькими детишками как и
она . Было холодно , но они прижимались друг к другу и становилось
теплее.
Когда их выгрузили из машины было уже темно. Никогда ещё так поздно Анечка не была одна на улице.
Горели ярким светом фонари вышек и лаяли промокшие собаки.
Потом Анечку вместе с другими брили, одевали и разводили по серым домам.
Время пошло вспять.

Сбились со счету. Каждый день несколько из них уводили в другие серые
дома, а к вечеру приводили обратно иссохших. Ночью весь дом дышал
ожиданием неизбежного. Да, дети , маленькие дети , понимали и
чувствовали своим неокрепшим чутьём эти ночи неизбежности. Потом
вламывались солдаты , забирали тех иссохших и как мешки с костями
закидывали в те самые машины, на которых ещё не давно их всех везли к
фонарям и собакам. Все скукоживались, все ёжились, все прятались под
одеяло и сжимали до боли зубками одеяла, когда они слышали как умоляли
тихим, полумертвым голоском , такие же вот как они дети, верзилл-солдат
. «Тятя, не берите. Не надо. Отвезите меня к маме.»
Машина ревела железным мотором, обьезжала вокруг серого дома и уезжала в никуда. Больше их никто не видел.

Так было и с Анечкой. В точности так. И когда она лежала под одеялком,
зная что эти шаги ведут к ней, напротив неё блестели от слёз чьи-то
маленькие глазки полные страха.
После её закинули в машину. На холодное дно кузова. Она уснула.
Проснулась она от нестерпимой жары.
Последнее, что она видела это космы пламя и улыбающееся лицо солдата.
Сожгли. В печи.

Прошло много лет.

В городке на западе Латвии , каждую весну цветут каштаны, ветер из
холодного-зимнего превращается в приветливый-весенний, люди встречают
тепло.
Каждую весну по улицам этого города маршируют бывшие
фашистские легионеры. Бодрой походкой шагают они , улыбаясь произнося
тосты на немецком с извечным «Р» и «Ш», зычно смеются после и под вечер
расходятся по домам.
Её окна выходят на главную улицу города.
Именно сдесь весь день и ходят легионы смерти. Она сидит уткнувшись
взглядом в даль. Сзади играет патефон. Что-то из старого, победного,
послевоенного. По щекам текут слёзы, пробирая каждую морщинку. Свежий
каштан веткой смотрит в её глаза. Она плачет.
В руке она сжимает золотой кулончик в форме младенца.

Она не помнит своего детства. Она его забыла. И только лишь одно
всплывает в её памяти : ночь, шаги,девочка напротив, улыбка на бледном
лице и детский ,молящий хрип :
«Возьми, возьми.
Возьми. Меня зовут Анечка.
Не бойся. Это...за мной.»
Всё остальное сьело время и страх.

Этой же ночью приснится ей сон, от которого она никак не может убежать.
Всё это сон.

***

За что так вышло ? Почему и кому это было угодно ? Как много потерь и
лишений выдержали все. Как много всего валилось на голову и западало в
душу.
Никто не виноват. Уже никто.
Те кто жив сейчас и
прошел эти лагеря. Те кто слышал эти шаги . Те кто слышал звуки костей
, бьющихся об пол . Те кто засыпал в слезах , сжимая зубками одеяло ,
чтобы не дай Бог не вскрикнуть.
Всем тем низкий поклон.

Дети, детишки, младенцы. Ведь как много вас было . Те кто кушали
варёные сапоги сквозь боль в блокадном Ленинграде. Те кто отдавал свою
кровь до последней капли на сьеденье фашистким волкам. Те кто плакал у
тела своих отцов и матерей.
Всем тем низкий поклон.
Всем тем, кому не дали и кто незнает такого слова – «ДЕТСТВО».
Всем Вам низкий поклон.

URL